Образ Москвы в комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» и в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Седьмая — «московская» — глава пушкинского романа открывается тремя эпиграфами, один из кото­рых — цитата из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума»:

Гоненье на Москву! что значит видеть свет!

Где ж лучше?

Где нас  нет

.

В соседстве с высоким «славословием» Дмитриева и Баратынского («Москва, России дочь любима, / Где равную тебе сыскать?» и «Как не любить родной Москвы?») «реплика» Грибоедова выглядит диссо­нансом. Однако именно она создает необходимый противовес риторическим формулам и определяет «грибоедовский» ракурс изображения Москвы в ро­мане А. С. Пушкина. Автор выстраивает образ Моск­вы с демонстративной ориентацией на Грибоедова; пушкинская Татьяна Ларина, можно сказать, приез­жает в грибоедовскую Москву.

Особенности изображения Москвы определяются в романе Пушкина и комедии Грибоедова прежде всего законами жанра. У автора эпического произве­дения арсенал художественных средств и приемов значительно богаче, потому читатель имеет возмож­ность прокатиться вместе с Лариными по улицам Москвы и как следует осмотреться в городе. Для драматурга недоступно изображение внешнего обли­ка города — весь день читатель (или зритель) выну­жден провести в доме Фамусова. Однако и в том и в другом произведении читатель улавливает непо­вторимую атмосферу Москвы, узнаваемый москов­ский акцент, запечатленный в репликах и самом облике героев, в окружающей их обстановке.

Оказываясь в художественном пространстве «Го­ря от ума», читатель лишь в воображении может воссоздать внешний облик Москвы. Одно из немно­гих упоминаний об архитектурных достопримеча­тельностях города принадлежит Скалозубу: «Пожар способствовал ей много к украшенью». Новая за­стройка — со спрямленными улицами и ровно вы­строившимися домами — вполне отвечает эстетиче­ским представлениям Скалозуба, привыкшего к ви­ду шеренг и колонн на плацу. Из конкретных же названий улиц чаще всего в «Горе от ума» звучит Кузнецкий мост. Вот слова Фамусова:

А все Кузнецкий мост и вечные французы,

Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:

Губители карманов и сердец!

(Действие I,  явление  4)

Вот он, Кузнецкий мост, наряды и обновы;

Там выучилась ты любовников сводить...

(Действие IV, явление  14)

Для княжон Тугоуховских и Натальи Дмитриев­ны Горич Кузнецкий мост — модный «торговый дом», не оскудевающий на «эшарпы барежевые» и «тюрлюрлю атласные». Для Фамусова Кузнецкий мост — явление скорее «идеологическое». Модные лавки, французские романы, любовные истории — таков в монологах Фамусова синонимический ряд к «Кузнецкому мосту». Однако сам дом Фамусова в комедии Грибоедова — это и есть Москва в миниатюре, с ее атмосферой, нравами, привычками, в ее историческом и  культурном облике.

Пушкинская же Москва, в которую читатель «въез­жает» вместе с Лариными, на небольшом отрезке текста (четыре строфы из седьмой главы) успевает предстать и в широко развернутом панорамном изо­бражении, и «крупным планом». Вначале Москва видится издалека:

...Уж белокаменной Москвы,

Как жар, крестами золотыми,

Горят старинные главы.

Следом показываются московские заставы — и вот вместе с Лариными читатель уже, прыгая по ухабам, несется по Тверской — видя то (провалива­емся в яму) «сани, огороды», то (выныриваем наверх) «башни... балконы... и стаи галок на крестах». Пункт прибытия — дом княжны Алины «у Харитонья в пе­реулке» (район Чистых прудов). Однако авторское повествование о путешествии Лариных по Москве стилистически неоднородно: торопливое (в такт дви­жению по Тверской возка Лариных) перечисление «всякой всячины», попадающей в поле зрения героев, контрастирует с высоким стилем исторического экс­курса (война 1812 года и приход в Москву Наполео­на), данного в лирической перспективе автора:

Москва, я думал о тебе!

Москва... как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!

Однако поэтический образ Москвы еще не успева­ет застыть в одических интонациях, а уже прозаиче­ский окрик: «Ну! не стой, /Пошел!» — возвращает читателя из «торжественного» прошлого в буднич­ное настоящее, и возок Лариных бежит дальше по улицам  Москвы.

В доме княжны Алины Лариных встречает весьма примечательный персонаж:

В очках, в изорванном кафтане,

С чулком в руке, седой калмык.

Во внешнем облике «парадного швейцара» Пуш­кин специально подчеркивает прозаические, «до­машние» черты, представляя читателю Москву кик город уютный и «нецеремонный». Обращает на себя внимание и одна грибоедовская деталь в цитате: «изорванный кафтан» явно напоминает о вечной «об­новке» фамусовского Петрушки и его «разодранном локте». Парадные московские гостиные также опи­сываются в романе Пушкина с явной ориентацией на текст Грибоедова: иронические замечания Чацкого на тему «все тот же...», «все так же...» продолжены пушкинской формулой:

Но в них не видно перемены;

Все в них на старый образец:

У тетушки княжны Елены

Все тот же тюлевый чепец;

Все то же лжет Любовь Петровна,

Иван Петрович так же глуп...

Знаменитые грибоедовские «муж-мальчик», «фран­цузик из Бордо» и «прелестный шпиц» (которого так любил гладить Молчалин) соединяются у Пушкина в одной саркастической фразе:

У Пелагеи Николавны

Все тот же друг мосье Финмуш,

И тот же шпиц, и тот же муж.

Пушкин даже в поэтических интонациях стано­вится похож на Грибоедова (точнее, на Чацкого) — тонкая ирония сменяется явным сарказмом и рез­кой  сатирой.

Для главных героев и «Евгения Онегина», и «Горя от ума» Москва становится городом несбывшихся надежд и горьких разочарований. Татьяну привезли в Москву на «ярмарку невест», но лишь Онегина видит она в своем воображении. Вместо московских улиц и домов в ее памяти возникают родные поля и липовые аллеи. Чацкий же мчался в Москву с верой в любовь, а покидал ее, не веря больше ни во что. Он возвращался в Москву как в родной город, а приехал к фарсовым старикам, «зловещим старухам», воде­вильным кавалерам. Гротескные, трагикомические черты в облике персонажей акцентированы в сарка­стическом резюме, завершающем изображение бала в комедии:

Ну бал! Ну Фамусов! умел гостей назвать!

Какие-то уроды с того света...

Приехав в Москву, в дом Фамусова, Чацкий появ­ляется на сцене под рифму «дурацкий»:

Лиза

Хотела я, чтоб этот смех дурацкий

Вас несколько развеселить помог.

Слуга

К вам Александр Андреич Чацкий.

Репликой Лизы подчеркнуты главные тематиче­ские линии комедии - «смеха» и «ума». Рифмой «дурацкий — Чацкий» в комедии намечается даль­нейшая судьба героя: «остер, умен, красноречив» — характеристика, данная Чацкому в начале пьесы, «безумный по всему» — диагноз, выставленный в финале. От репутации насмешника и остроумца — к навязанному молвой амплуа «дурака» (шута, бе­зумца, сумасшедшего) — таков московский сюжет Чацкого в комедии «Горе от ума».

Таким образом, Москва в изображении и А. С. Пуш­кина, и А. С. Грибоедова предстает в двойном осве­щении. Город исторической славы России (для ли­рического повествователя в «Евгении Онегине») и ностальгических воспоминаний о детстве (для Чацкого) одновременно оказывается скучным и уто­мительным для героев Пушкина и превращается в сумасшедший дом для героя Грибоедова.