Автор и герой в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Роман А.С.Пушкина — загадка. В нем нее не­традиционно: стихи вместо прозы, нединамичный сюжет, обилие лирических отступлений, пропущен­ные строфы, многочисленные аллюзии. Сам автор­ский той порой сбивает с толку: вручая нам «собра­нье пестрых глав», Пушкин говорит, что не желает исправлять противоречия. Завесу над тайной приоткрывает одно из писем поэта, в котором он определя­ет свое произведение как «болтовню». («Роман требует болтовни», — замечает он в этом письме.) Пушкину хотелось создать легкий, жизнеподобный роман, не перегруженный морализаторством, не отяжеленный нарочитым драматизмом. «Евгений Онегин» - «свободный роман». Он адекватен жизни во всей ее сложности, противоречивости, изменчиво­сти, поэтому и все образы романа, за исключением нарочито кукольных, лишены однозначной оценки. Они развиваются и меняются в пределах романа.

Образы автора и главного героя не являются исключением. На протяжении романа скучающий Онегин предстает то романтической загадкой светского Петербурга, то этаким русским Байроном в деревне, милым собеседником и добрым приятелем, то вдруг страстно влюбленным человеком, почти по­пом. Взаимоотношения автора и героя, вписываясь и картину постоянной текучести, изменчивости романа, также развиваются и меняются. Поначалу в описании Онегина чувствуется тонкая авторская ирония, а значит, между Пушкиным и Онегиным — существенная дистанция, хотя первый склонен обоб­щать: «Мы все учились понемногу...» Автор подроб­но описывает воспитание, развлечения Онегина, но сам остается в тени, пока не наступает черед развер­нутого лирического отступления, называемого так, конечно, условно. Условно потому, что весь текст романа пестрит жизненно необходимыми «ненужностями». И тут мы вдоволь наслушаемся и про балеты, и про кулисы, и про женские ножки. Авторское «я» появляется в романе ошеломляюще неожиданно — и сразу уверенно заявляет о себе. Отныне, как это ни парадоксально, автор станет полноправным героем своего романа. Зачем это понадобилось Пушкину?

Мне кажется, ответ надо искать в русле общей ориентации произведения на предельную открытость, жизненность, ненатужность. Вымысел здесь сосуще­ствует с реальностью, литературные герои — с реаль­ными историческими лицами (например, друзьями Пушкина — Жуковским, Вяземским), цитаты из чужих произведений — е собственно авторским по­вествованием. И все это движется, бликует, меняется, как в калейдоскопе. Роман преодолевает литератур­ность, и в этом неоценимую услугу своему роману оказывает автор — уже не как сочинитель, а как один из персонажей романа, будто впрыгнувший на его страницы.

Пушкин остроумно высмеивает Евгения, стара­тельно играющего роль разочарованного Чайльд-Гарольда. Но вскоре авторская точка зрения меняется, и вот они уже приятели с Онегиным, вот они уже гуляют по берегам Невы. «Я был озлоблен, он уг­рюм...» В общем, нашлись точки соприкосновения, возникло ощущение общности. Холодный онегин­ский ум стал теперь интересен автору-персонажу. Но автор-писатель посылает Онегина в деревню, что­бы он прошел там испытание и разочаровался во всесилии рассудка. Действительно, отвергнув пона­чалу, но потом полюбив Татьяну, то есть придя к тому, над чем вначале смеялся, Евгений уже не ощущает себя скучающим героем, отстранение взирающим на человеческие страсти. Теперь он сам во власти этих страстей.

Но этого-то и ждал автор. «Герой, будь прежде человек», — писал Пушкин в одном из набросков. Но теперь пришло время защищать Онегина. Автор не хотел бы, чтобы в Евгении видели неудачника.

Зачем же так неблагосклонно

Вы рассуждаете о нем?

Пушкин предупреждает возможную, но нежела­тельную читательскую реакцию:

Блажен, кто смолоду был молод,

Блажен, кто вовремя созрел...

………………………………..

Но грустно думать, что напрасно

Была нам молодость дана...

Теперь Онегин по-настоящему близок автору. Он уже не играет, он слаб, искренен и даже беспомощен в своей любви.

Таково, как мне кажется, авторское отношение к «доброму приятелю» на страницах романа. Однако образ автора этим не исчерпан. Пожалуй, он являет­ся самым сложным и глубоким в романе. Обратим внимание еще на одну его сторону. Автор ни на минуту не забывает, что он пишет роман. Читатель призван разделить с ним все волнения творческого процесса. Многочисленные рассуждения о класси­цизме, романтизме, композиции и сюжете романа наводняют страницы «Евгения Онегина». Помимо прямых реплик, мы встречаем отсылки, намеки, скрытую иронию и, наконец, просто пропущенные строки и строфы, на шесте которых мы вольны сами вообразить и мысленно поместить тот или иной вари­ант текста. Автор настойчиво требует внимания к собственной работе, к самому процессу письма. В то лее время Пушкину присуща удивительная моцартовская легкость, и он лукаво подсмеивается над поэтами, проливающими пот над письменным столом.

Образ автора — волшебное зеркало, которое фик­сирует весь окружающий мир и солнечным зайчи­ком пускает его на страницы романа. Фламандские гастрономические пейзажи, фривольная игривость молодого повесы, акварельные картинки русской природы; петербургское, московское, провинциаль­ное общество; горькие признания, грустные или, на­против, веселые советы — и еще много-много всего попадает в роман «Евгений Онегин». Так что роман уже не роман, а «энциклопедия русской жизни».

Образ автора создал тот жизненный водоворот, ко­торый был необходим для раскрытия и верно­го понимания заглавного образа — образа Евгения Онегина. Впрочем, выводы делать трудно: живое ве­щество романа плохо поддается расчленению. Един­ственное, что остается читателю, — удивляться, думать и вновь удивляться.