«Сон Обломова» как идейно-художественный центр романа

Роман Гончарова берет начало из «Сна Обломова». И не только потому, что именно с этого «эпизода из неоконченного романа» началось знакомство читателя с произведением, а прежде всего потому, что в нем со­средоточены основные художественные нити романа.

Нередко этот отрывок сравнивают со стихотворени­ем А. С. Пушкина «Сон», в котором лирический герой благоговейно предается сну и возвращается к истокам своей духовной жизни:

Душевных мук волшебный исцелитель.

Мой друг Морфей, мой давный утешитель!

Тебе всегда Я жертвовать любил,

И ты жреца благословил.

Забуду ли то время золотое,

Забуду ли блаженной неги час,

Когда, в углу под вечер притаясь,

Я призывал и ждал тебя в покое...

Я сам не рад болтливости своей.

Но детских лет люблю воспоминанье.

Ах! умолчу ль о мамушке моей,

О прелести таинственных ночей,

Когда в чепце, в старинном одеянье,

Она, духов молитвой уклони,

С усердием перекрестит меня

И шепотом рассказывать мне станет

О мертвецах, о подвигах Бовы...

От ужаса не шелохнусь, бывало,

Едва дыша, прижмусь под одеяло,

Не чувствуя ни ног, ни головы.

Абсолютно также предается упоительному сну и ге­рой романа Гончарова. «... он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о кикой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холо­да, где все совершают чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют все добрые молод­цы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что нч в сказке сказать, ни пером описать».

Именно в Обломовке, в далекие детские годы, сло­жилась важная и во многом определяющая черта ха­рактера Ильи — поэтическая мечтательность. Здесь же Гончаров, вслед за Пушкиным, подчеркивает, что дворянская культура неразрывно связана с народной почвой. «И поныне русский человек среди окружаю­щей его строгой, лишенной вымысла действительности любит верить соблазнительным сказаниям старины, и долго, может быть, еще не отрешиться ему от этой веры».

Эти сословные традиции, с одной стороны, сыграют печальную роль в последующей жизни героя, превратясь отчасти в черты обломовщины. Но эти же устои позволят сохранить Обломову естественность и свобод­ное состояние души, что окажется выше житейского практицизма Штольца.

Там, в обломовском сне, в его отношении к прошлой жизни, таятся разгадки последующих действий Ильи Ильича. Обломова нельзя понять до конца, если не осоз­нать сказочно-мифологической природы его характера, воспроизведенной именно во «Сне».

Ясно прочитывается в романе параллель Ильи Обло­мова с Ильей Муромцем, который просидел сиднем в избе тридцать три года. Некоторые исследователи ут­верждают, что в образе калик перехожих, исцеливших Муромца, в романе изображены Ильинская и Штольц.

Однако существует иное мнение. В частности, Ю. Лощиц пишет, что «фольклорный прообраз Обломова в ро­мане не былинный богатырь Илья, а мудрый сказоч­ный дурак Емеля. «Там есть добрая волшебница, явля­ющаяся у нас иногда в виде щуки, которая изберет себе какого-нибудь любимца, тихого, безобидного — други­ми словами, какого-нибудь лентяя, которого все обижа­ют,— да и осыпает его ни с того ни о сего разным до­бром, а он знай кушает себе да наряжается в готовое платье, а потом женится на какой-нибудь неслыханной красавице Милитрисе Кирбитьевне». В одной этой фра­зе — почти целая программа романа, почти вся судьба Обломова. Потому что это ведь его, Обломова, будут ду­рачить, морочить, водить за нос и надувать все, кому не лень, начиная с обломовского старосты, с явных негодя­ев Таравтьева И Мухоярова и кончая даже преданным лакеем Захаром, даже лучшим другом — Штольцем. И это ему, Обломову, напоследок судьба пошлет в жены красавицу Выборгской стороны Агафью Матвеевну — новую Милитрису Кирбитьевну».

Сказка из «Сна» со страниц переходит в жизнь Об­ломова и поселяется вместе с ним на Выборгской сто­роне, «настоящее и прошлое слились и перемешались». И вновь Илья Ильич попадает в «сонное царство», толь­ко оно уже именуется «жизнь».

Определяя главенствующую роль «Сна Обломова» во всем произведении, А. Дружинин писал, что этот эпи­зод «уяснил и разумно опоэтизировал все лицо героя, но еще тысячью невидимых скреп связал его с сердцем каждого читателя. В этом отношении «Сон», сам по себе разительный как отдельное художественное созда­ние, еще более поражает своим значением во всем ро­мане».

Эмоциональный и художественный строи «Сна» слов­но камертон, задающий тон всему роману, поднимает повествование до эпических масштабов.