Творческая история комедии «Горе от ума»

О начале работы Грибоедова над комедией «Горе от ума» существуют разные свидетельства его совре­менников. Наиболее авторитетным представляется воспоминание одного из ближайших друзей драма­турга, С. Н. Бегичева, который писал: «...известно мне, что план этой комедии был сделан у него еще и Петербурге 1816 г., и даже написаны были не­сколько сцен; но не знаю, в Персии или в Грузии, Грибоедов во многом изменил его и уничтожил неко­торые действующие лица, а между прочим жену Фа­мусова, сентиментальную модницу и аристократку московскую (тогда еще поддельная чувствитель­ность была несколько в ходу у московских дам), и имеете с этим выкинуты и написанные уже сце­ны». Близкий друг Грибоедова Булгарин вспоминал! «Будучи в Персии в 1821 г., Грибоедов мечтал о Пе­тербурге, о Москве, о своих друзьях, родных, зиакомых, о театре, который он любил страстно, и об ар­тистах. Он лег спать в киоске, в саду, и видел сон, представивший ему любезное отечество, со всем, что осталось в ней милого для сердца. Ему снилось, что он в кругу друзей рассказывает о плане комедии, будто им написанной, и далее читает некоторые мес­та из оной. Пробудившись, Грибоедов берет каран­даш, бежит в сад и в ту же ночь начертывает план «Горя от ума» и сочиняет несколько сцен первого ак­та».

Письмо Грибоедова, написанное им 17 ноября 1820 г. в Тавризе, подтверждает рассказ Булгарина: «Вхожу в дом, в нем праздничный вечер; я в этом доме не бывал прежде. Хозяин и хозяйка, Поль с женою, меня принимают в двери. Пробегаю пер­вый зал и еще несколько других. Везде освещение; то тесно менаду людьми, то просторно. Попадаются многие лица, одно как будто моего дяди, другие то­же знакомые; дохожу до последней комнаты, толпа народу, кто за ужином, кто за разговором; вы там же сидели в углу, наклонившись к кому-то, шепта­ли, и ваша возле вас. Необыкновенно приятное чув­ство и не новое, а по воспоминанию мелькнуло во мне, я повернулся и еще куда-то пошел, где-то был, воротился; вы из той же комнаты выходите ко мне навстречу. Первое ваше слово: вы ли это А. С? как переменились! Узнать нельзя. Пойдемте со мною; увлекли далеко от посторонних в уединенную, длин­ную, боковую комнату, к широкому окошку, голо­вой приклонились к моей щеке, щека у меня разго­релась, и подивитесь! вам труда стоило, нагибались, чтобы коснуться моего лица, а я, кажется, всегда был выше вас гораздо. Но во сне величины искажа­ются, а все это сон, не забудьте.

Тут вы долго ко мне приставали с вопросами, на­писал ли я что-нибудь для вас? — Вынудили у меня признание, что я давно отшатнулся, отложился от всякого письма, охоты нет, ума нет — вы досадо­вали. — Дайте мне обещание, что напишете. — Что же вам угодно? — Сами знаете. - Когда же должно быть готово? — Через год непременно.  - Обязываюсь. — Через год, клятву дайте... И я дал ее с тропо­том. В эту минуту малорослый человек, в близком от нас расстоянии, но которого я, давно слепой, не довидел, внятно произнес эти слова: лень губит всякий талант... А вы, обернясь к человеку: посмотрите, кто здесь?.. Он поднял голову, ахнул, с визгом бросился ко мне на шею... дружески меня душит... Катенин!.. Я пробудился.

Хотелось опять позабыться тем же приятным сном. Не мог. Встав, вышел освежиться. Чудное небо! Нигде звезды не светят так ярко, как в этой скучной Персии! Муэдзин с высоты минара звонким голосом возвещал ранний час молитвы (ч. пополуночи), ему вторили со всех мечетей, наконец ветер подул силь­нее, ночная стужа развеяла мое беспамятство, затеп­лил свечку в моей храмине, сажусь писать, и живо помню мое обещание; во сие дано, наяву исполнится».

В конце 1821 г. Грибоедов попадает в Тифлис на службу «но дипломатической части» при генера­ле А. П. Ермолове. Здесь, по-видимому, складывает­ся у него план комедии, здесь же были написаны первые два акта.

В начале 1823 г. Грибоедов получает длительный отпуск и приезжает в Москву. О первом впечатлении от комедии рассказал в своих воспоминаниях С. Н. Бегичев: «Из комедии его «Горе от ума» напи­саны были только два действия. Он прочел мне их, на первый акт я сделал ему некоторые замечания, он спорил, и даже показалось мне, что принял их нехо­рошо. На другой день приехал я к нему рано и за­стал его только что вставшим с постели: он неодетый сидел против растопленной печи и бросал в нее свой первый акт по листу. Я закричал: «Послушай, что ты делаешь?!!» - - «Я обдумал, -- отвечал он, — ты вчера говорил мне правду, но не беспокойся: все уже готово в моей голове». И через неделю первый акт уже был написан».

В автографе ранней редакции комедии действи­тельно отсутствуют страницы, на которых содержа­лось несколько сцен первого акта. Очевидно, Грибое­дов согласился с замечаниями Бегичева. Свежие московские впечатления позволили ему развернуть но­вые картины в своей комедии.

В конце июля 1823 г. Грибоедов уехал в имение Бегичева, где закончил работу над двумя последни­ми актами «Горя от ума». В это же время комедия получила и оное окончательное название вместо пер­воначального «Горе уму».

В июне 1824 г. Грибоедов, уезжая в Петербург, оставляет рукопись комедии Бегичеву, но берет с со­бой копию, составившую впоследствии основу окон­чательной редакции произведения. Из Петербурга он пишет Бегичеву: «Кстати, прошу тебя моего мануск­рипта никому не читать и предать его огню, коли ре­шишься: он так несовершенен, так нечист; пред­стань себе, что с лишком восемьдесят стихов, или лучше сказать, рифм переменил, теперь гладко, как стекло. Кроме того, на дороге мне пришло в голову приделать новую развязку; я ее вставил между сце­ною Чацкого, когда он увидел свою негодяйку со све­чою над лестницею, и перед тем, как ему обличить се; живая, быстрая вещь, стихи искрами посыпались, в самый день моего приезда, и в этом виде читал я ее Крылову, Жандру, Хмельницкому, Шаховскому, Гречу И Булгарину, Колосовой, Каратыгину...»

Вариант рукописи, оставленный Грибоедовым Бе­гичеву, уцелел и в настоящее время хранится в От­деле письменных источников Государственного исто­рического музея в Москве.

В процессе чтений комедии друзьям и знакомым Грибоедов постоянно совершенствует текст произве­дения, устраняя погрешности стиля, меняя выраже­ния и обороты.

О дальнейшей судьбе рукописи «Горя от ума» нам известно из рассказа одного из друзей Грибоедова, А. А. Жандра: «Когда Грибоедов приехал в Петер­бург и в уме своем переделал свою комедию, он на­писал такие ужасные брульоны¹, что разобраться бы­ло невозможно.  Видя,  что гениальнейшее создание чуть не гибнет, я у него выпросил его полулисты. Он их отдал с совершенною беспечностью. У меня была под руками целая канцелярия; она списала «Горе от ума» и обогатилась, потому что требовали множе­ство списков. Главный список, поправленный рукою самого Грибоедова, находится у меня».

Брульон (от франц. brouillon) -    черновик.

Первоначально Грибоедов надеялся провести свою комедию в печать и на сцену, но, видимо, к середине октября эти надежды растаяли, и Грибоедов сам стал поощрять распространение рукописных копий, кото­рых было, как считают исследователи, около 40 ты­сяч. Это свидетельствует о громадной популярности «Горя от ума», если иметь в виду, что обычный ти­раж книг в то время был 1200 и 2400 экземпляров. Конечно, такая популярность объясняется не столь­ко пор трети остью и карикатурностью персонажей комедии, сколько ее политической и социально-фи­лософской злободневностью. Об этом свидетельствует такой выразительный факт: приехав в январе 1825 г. к ссыльному Пушкину в Михайловское всего на один день, Пущин привез с собой список «Горя от ума», чтобы прочитать комедию опальному другу.

Один из списков комедии попал к другу Грибоедо­ва, поэту и литературному критику, близкому к декаб­ристам, П. А. Катенину, который высказал в письме к автору критические замечания. Письмо Катенина до нас не дошло, но зато сохранился ответ Грибоедова, написанный в январе 1825 г., позволяющий получить наглядные представления о творческих принципах драматурга: «Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, что он прост и ясен по цели и ис­полнению; девушка сама не глупая предпочитает ду­рака умному человеку (не потому, чтобы ум у нас грешных был обыкновенен, нет! и в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека); и этот человек разумеется в противуречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих, сначала он весел, и это порок: «Шутить и век шутить, как вас на это станет!» Слегка перебирает странности прежних знакомых, что же делать, коли нет в них благороднейшей заметной черты! Его насмешки неязвительны, по­куда его не взбесить, но все-таки: «Не человек! змея!», а после, когда вмешивается личность, «наших затро­нули», предается анафеме: «Унизить рад, кольнуть, завистлив! горд и зол!» Не терпит подлости: «ах! Боже мой, он карбопари». Кто-то со злости выдумал об нем, что он сумасшедший, никто не поверил, и все повто­ряют, голос общего недоброхотства и до него доходит, притом и нелюбовь к нему той девушки, для которой единственно он явился в Москву, ему совершенно объ­ясняется, он ей и всем наплевал в глаза и был таков. Ферзь тоже разочарована насчет своего сахара медовича. Что же может быть полнее этого? «Сцены связаны произвольно». Так же, как в натуре всяких событий, мелких и важных: чем внезапнее, тем более завлекает в любопытство. Пишу для подобных себе, а я, когда по первой сцене угадываю десятую: раззеваюсь и вон бегу из театра. «Характеры портретные. Да! и я, коли не имею таланта Мольера, то по крайней мере чисто­сердечнее его; портреты и только портреты входят в состав комедии и трагедии, в них, однако, есть черты, свойственные многим другим лицам, а иные - - всему роду человеческому настолько, насколько каждый че­ловек похож на своих двуногих собратий. Карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдешь. Вот моя поэтика; ты волен просветить меня, и коли лучше что выдумаешь, я позаймусь от тебя с благодарностью. Вообще я ни перед кем не таился и сколько раз повто­ряю (свидетельствуюсь Жандром, Шаховским, Гре­чем, Булгариным etc., etc.), что тебе обязан зрелостию, объемом и даже оригинальности го моего дарова­ния, если оно есть во мне. Одно прибавлю о характе­рах Мольера: Мещанин во дворянстве, Мнимый больной — портреты, и превосходные; Скупец — антропос собственной фабрики, и несносен.

«Дарования больше, нежели искусства». Самая лестная похвала, которую ты мог мне сказать, не знаю, стою ли ее? Искусство в том только и состоит, чтоб подделываться под дарование, а в ком более вы­тверженного, приобретенного потом и сидением, ис­кусства угождать теоретикам, то есть делать глупости, в ком, говорю я, более способности удовлетво­рять школьным требованиям, условиям, привычкам, бабушкиным преданиям, нежели собственной творче­ской силы, - тот, если художник, разбей свою па­литру и кисть, резец или перо свое брось за окошко; знаю, что всякое ремесло имеет свои хитрости, но чем Их манер, тем спорее дело, и не лучше ли вовсе без хитростей? nugae difficilis¹. Я как живу, так и пишу свободно и свободно».

Nugae difficilis {лат.)   — замысловатые пустяки.

Когда надежды на публикацию комедии целиком развеялись, Грибоедов отдал отрывки из нее в альма­нах «Русская Талия», в котором были напечатаны с цензурными сокращениями и исправлениями 7—10 явления первого действия и третье действие. Альма­нах этот вышел из печати 15 декабря 1824 г.

Появление комедии даже в таком урезанном и ис­каженном виде вызвало бурную полемику в печати, причем критики разделились на два лагеря: ниспро­вергателей комедии, раздраженных сатирической картиной нравов, и почитателей ее, увидевших в про­изведении Грибоедова правдивую картину современ­ной российской действительности.

В 1825 г. была предпринята и первая попытка по­становки комедии на учебной сцене театрального училища в Петербурге. Об этом вспоминал знамени­тый актер П. А. Каратыгин: «Мы с Григорьевым предложили Александру Сергеевичу разыграть «Горе от ума» на нашем школьном театре, и он был в восхищении от нашего предложения... мы живо приня­лись за дело; в несколько дней расписали роли, в не­делю их выучили, и дело пошло на лад. Сам Грибое­дов приезжал к нам на репетиции и очень усердно учил нас... Надо было видеть, с каким простодуш­ным удовольствием он потирал себе руки, видя свое «Горе от ума» на нашем ребяческом театре... На од­ну из репетиций он привел с собой А. Бестужева и Вильгельма Кюхельбекера — и те тоже нас похва­лили... Наконец, комедия была уже совсем приго­товлена,   на   следующий   день   назначен   был   спектакль... но, увы! все наши хлопоты и надежды лоп­нули, как мыльный пузырь! Накануне самого пред­ставления, на самой последней репетиции, является к нам инспектор Бок и объявляет нам грозный фир­ман графа Милорадовича (который имел тогда глав­ное начальство над императорскими театрами и ко­торому кто-то донес о наших затеях), чтоб мы не смели так либеральничать и что пьесу, не одобрен­ную цензурой, нельзя позволить играть в театраль­ном училище». Так окончилась эта попытка.

Перед последним отъездом из Петербурга в 1828 г. Грибоедов на списке «Горя от ума», который принад­лежал Булгарину, сделал надпись: «Горе мое пору­чаю Булгарину...». Видимо, он надеялся, что тому удастся пробить комедию в печать. Но этим надеж­дам не суждено было сбыться. Первое отдельное из­дание «Горя от ума» появилось уже после гибели Грибоедова, в 1833 г., а полное, не искаженное цен­зурой издание вышло только в 1862 г.