"Кому на Руси жить хорошо" Основное содержание

Часть I Пролог

В каком году — рассчитывай,

В какой земле — угадывай,

На столбовой дороженьке

Сошлись семь мужиков:

Семь временнообязанных,

Подтянутой губернии,

Уезда Терпигорева,

Пустопорожней волости,

Из смежных деревень:

Заплатова, Дырявина,

Разутова, Знобишина,

Горелова, Неелова —

Неурожайна тож,

Сошлися — и заспорили:

 Кому живется весело,

Вольготно на Руси?

Роман сказал: помещику,

Демьян сказал: чиновнику,   

Лука сказал: попу.

Купчине толстопузому! —

Сказали братья Губины,

Иван и Митродор.

Старик Пахом потужился

И молвил, в землю глядючи:

Вельможному боярину,

Министру государеву.

А Пров сказал: царю...

Мужик что бык: втемяшится

В башку какая блажь —

Колом ее оттудова

Не выбьешь: упираются,

Всяк на своем стоит.

За спором мужики не замечают, как наступает вечер. Разложив костер, сбегали за водкой, закусили и опять принялись спорить, кому живется «весело, вольготно на Руси», даже подрались. В это время к костру подлетел птенчик, Пахом его поймал. Перед мужи­ками появляется птичка-пеночка, просит отпустить птенчика, а взамен рассказывает, как найти скатерть-самобранку. Пахом от­пускает птенчика, мужики идут указанным путем, находят ска­терть-самобранку. Решают, что пока не выяснят, кому живется «весело, вольготно на Русич, не возвращаться домой.

Глава 1 Поп

Мужики отправляются в путь. Вокруг «идут холмы пологие с полями, с сенокосами, а чаще с неудобною, заброшенной землей». Поначалу странникам встречаются крестьяне, «мастеровые, нищие, солдаты, ямщики». Мужики не спрашивают их, как им живется: «солдаты шилом бреются, солдаты дымом греются, — какое счастье тут?» К вечеру путникам встречается поп. Они спра­шивают его о поповском житье. Поп отвечает: «В чем счастие, по-вашему? Покой, богатство, честь...» Затем доказывает, что покоя у попа нет: грамота поповскому сынку достается трудно, священство поповичу обходится еще дороже. Попа призывают к умирающему в любое время дня и ночи, в любую глушь, в любую погоду. Приходится слушать предсмертные хрипы, видеть слезы сирот. Почета у попа тоже нет: «Скажите, православные, кого вы называете породой жеребячьею?.. С кем встречи вы боитеся, идя путем-дорогою?.. О ком слагаете вы сказки балагурные и песни непристойные и всякую хулу?..» Мужики соглашаются. Поп дока­зывает, что и богатства у попа тоже нет: раньше было множество дворянских усадеб — «что свадеб там игралося, что деток нарождалося на даровых хлебах!» А в настоящее время «рассеялись по­мещики по дальней чужеземщине и по Руси родной... Перевелись помещики, в усадьбах не живут они и умирать на старости уже не едут к нам... Никто теперь подрясника попу не подарит!»

Случается, к недужному

Придешь: неумирающий,

Страшна семья крестьянская

В тот час, как ей приходится

Кормильца потерять!

Напутствуешь усопшего

И поддержать в оставшихся

По мере сил стараешься

Дух бодр! А тут к тебе

Старуха, мать покойника,

Глядь, тянется с костлявую,

Мозолистой рукой.

Душа переворотится.

Как звякнут в этой рученьке

Два медных пятака!..

Поп уезжает, мужики отправляются дальше.

Глава 2 Сельская ярмарка

Со всех сторон мужики видят скудное житье. В реке мужик купает коня. Странники спрашивают, куда делся из деревни народ. Тот отвечает, что ушел на ярмарку в село Кузьминское. Мужики решают тоже пойти на ярмарку. Следует описание ярмар­ки: народ торгуется, пьет, гуляет. Один мужик пропил все деньги вместо того, чтобы купить домашним подарков. Плачет перед на­родом, говорит, что жалко внучку, которой обещал гостинца. Народ слушает, жалеет его, но «вынуть два двугривенных — так сам ни с чем останешься». Однако некий Павлуша Веретенников, которого звали «барином» за то, что он «носил рубаху красную, поддевочку суконную, смазные сапоги», купил ему для внучки ботиночки. Старик даже забыл ему сказать спасибо, зато «крестья­не прочие так были разутешены, так рады, словно каждого он подарил рублем!» На ярмарке даже есть лавочка с книгами — вто­росортным чтивом, портретики генералов с множеством орденов.

Эх! Эх! Придет ли времечко,

Когда (приди, желанное!..)

Дадут понять крестьянину,

Что розь портрет портретику.

Что книга книге розь?

Когда мужик не Блюхера

И не милорда глупого —

Белинского и Гоголя

С базара понесет?

Ой, люди, люди русские!

Крестьяне православные!

Слыхали ли когда-нибудь

Вы эти имена?

Странники смотрят представление в балагане — «комедию с Петрушкою, с козою-барабанщицей». Некоторые, как кончится комедия, идут «за ширмочки», братаются с актерами, которые «играли на помещика», а теперь «люди вольные, кто поднесет-по­потчует, тот нам и господин». Все им щедро дают денег, подносят хмельного, сами выпивают с ними.

Глава 3 Пьяная ночь

Народ возвращается после ярмарки по домам. Все пьяные, «народ вдет и падает, как будто из-за валиков картечью неприяте­ли палят по мужикам». Какой-то мужик закапывает свою поддев­ку, уверяя, что хоронит свою матушку. Два крестьянина тащут друг друга за бороды. В канаве бабы ссорятся: у кого дома хуже. Каждая говорит, что у нее. «Без ругани, как водится, словечко не промолвится, шальная, непотребная, слышней всего она!» Стран­ники видят Веретенникова, того, что пьяному мужику купил баш­маки для внучки. Тот говорит:

Умны крестьяне русские,

Одно нехорошо,

Что пьют до одурения,

Во рвы, канавы валятся —

Обидно поглядеть!

Один из присутствующих мужиков, Яким, возражает ему:

Нет меры хмелю русскому.

А горе наше мерили?

Работе мера есть?

Вино валит крестьянина,

А горе не валит его?

Работа не валит?

У каждого крестьянина

Душа что туча черная —

Гневна, грозна, — и надо бы

Громам греметь оттудова,

Кровавым лить дождям,

А все вином кончается.

Мужики рассказывают Веретенникову о Якиме Нагом, кото­рый «живал когда-то в Питере, да угодил в тюрьму: с купцом тя­гаться вздумалось! Как липочка ободранный, вернулся он на роди-ну и за соху взялся». Однажды он накупил сыну картиночек, развесил их по стенам и «сам не меньше мальчика любил на них глядеть». Однажды деревня загорелась. У Якима было «за целый век накоплено целковых тридцать пять». Вместо того, чтобы спасать деньги, Яким начал снимать со стен картинки. Деньги сплавились в комок, да который скупщики предлагали потом всего одиннадцать рублей. Фкартинки Яким повесил и в новую избу. Яким подтверждает рассказ. Остальные с Якимом соглашаются:

Пьем — значит, силу чувствуем!

Придет печаль великая,

Как перестанем пить!

Работа не свалила бы,

Беда не одолела бы,

Нас хмель не одолит!

Идут молодцы, ноют песню «про Волгу-матушку, про удаль молодецкую, про девичью красу». Под песню расплакалась «моло­душка одна», что она у мужа ревнивого на привязи, что он пьяный на возу храпит, но и во сне ее сторожит. Пытается спрыгнуть с воза, но муж «привстал — и бабу за косу, как редьку за вихор!». Стран­ники вспоминают о собственных женах, грустят по ним, хотят побыстрее узнать, кому «живется весело, вольготно на Руси», и вернуться домой.

Глава 4 Счастливые

Странники прохаживаются в праздничной толпе с ведром водки, добытой при помощи скатерти-самобранки. Кидают клич, есть ли счастливые среди присутствующих, обещают водки. Пер­вым приходит рассказывать о своем счастье тощий уволенный дья­чок, уверяет, что счастье «не в соболях, не в золоте, не в дорогих камнях», а в «благодушестве» и вере в царствие небесное, говорит, что тем и счастлив. Странники не дают ему водки. Следующей приходит старуха и говорит, что у нее на огороде уродилось «реп до тысячи», вкусных и крупных. Лад бабкой посмеялись, водки не дали, сказали: «Ты дома выпей, старая, той репой закуси». Затем приходит солдат с медалями, говорит, что счастлив, так как был в двадцати сражениях, а. не убит, били его палками, а не убили, голодал, а не умер. Ему дали водки. Следующим приходит камено­тес и рассказывает о своем счастье: он обладает большой силой — шутя управляется с огромным молотом. Ему возражает «мужик с одышкою, расслабленный, худой», советует не хвастаться силой, рассказывает, что и он когда-то обладал большой силой, был ка­менщиком, тоже хвастался, за что «бог и наказал». Подрядчик смекнул, что «простоват детинушка», и начал хвалить. «А я-то сдуру радуюсь, за четверых работаю!» Подрядчик подначивает ра­ботника, накладывает ему ношу «в четырнадцать пудов», которую тот вносит на второй этаж. С той поры он зачах. Едет помирать на родину. В вагоне начинается эпидемия, на станциях выгружают мертвых, каменщик бредит, ему чудится, что он режет петухов, но все-таки добирается живым домой — в этом и счастье.

Приходит дворовый человек, кричит, что у него счастье не му­жицкое, рассказывает, что «у князя Переметьева я был любимый раб», что дочка вместе с барышней училась французскому, что ей позволялось сидеть в присутствии госпожи. Хвастается, что «с французским лучшим трюфелем» лизал тарелки, допивал из рюмок иностранные напитки, а потому получил «благородную бо­лезнь» — «По ней я дворянин! Не вашей подлой хворостью, не хрипотой, не грыжею — болезнью благородною, какая только во­дится у первых лиц в империи» — подагрой. Странники прогоня­ют его, говоря, что у них «вино мужицкое». Следующим подходит белорус, утверждает, что его счастье в хлебушке, которого он может есть сколько угодно — «жую не нажуюсь», а в Белоруссии ел хлеб с мякиною и корой. Пришел мужик со свороченной на сторону скулой, промышлявший охотой на медведей, сказал, что товарищей его заломали медведи, а он жив. Странники поднесли и ему водки. Нищие хвастаются, что они счастливы, так как им часто подают большое подаяние. Странники поняли, что зря водку тратили;

Эй, счастие мужицкое!

Дырявое с заплатами,

Горбатое с мозолями,

Проваливай домой!

Странникам советуют о счастье спросить у Ермилы Гирина, ко­торый держал мельницу. До суду мельницу решают продать. На торгах Ермила торгуется с купцом Алтынниковым — каждый под­нимает цену. Ермила выиграл торг, но подьячие, изменив перво­начальные правила торгов, потребовали третью часть стоимости сразу. У Ермилы не было денег, до дома ему было ехать далеко, а деньги надо было внести в течение часа. Он пошел на торговую площадь и обратился к людям, все им рассказал. Попросил одол­жить ему денег, сказал, что в следующую пятницу всем деньги вернет. Люди откликнулись на его просьбу, дали ему денег — кто рубль, кто гривенник — набралось даже больше, чем нужно было. Ермила отдал деньги подьячим, мельница стала его. В следующую пятницу, как и обещал, он рассчитался со всеми. Записывать в прошлый раз было некогда, поэтому он отдавал деньги всем, кто подходил. Но никто не спросил лишнего, даже остался один рубль. Ермила долго ходил по площади, спрашивая, чей рубль. Не найдя владельца, отдал его нищим. Странники удивляются, почему народ поверил Ермиле. Им отвечают, что добился он этого прав­дою. Рассказывают, что Ермила был в вотчине князя Юрлова, пол­ковника жандармского корпуса, писарем. Он служил пять лет и ни с кого не брал мзды, был справедлив и внимателен к каждому. Но его выгнали. На его место пришел новый писарь — хапуга и про­хвост. Но скоро старый князь умер, приехал «князь молодень­кий», прогнал старых прихвостней и велел крестьянам избрать бурмистра. Все единодушно выбрали Ермилу, несмотря на его мо­лодость. Ермила все решал по справедливости,«в семь лет мирской копеечки под ноготь не зажал, в семь лет не тронул правого, не попустил виновному, душой не покривил». Один из присутствую­щих, священник, возражает, что это не так. Рассказчик соглаша­ется и рассказывает, что однажды Ермила «свихнулся» — из рек­рутчины меньшого брата Митрия «повыгородил», вместо Митрия пошел сын крестьянки Ненилы Власьевны. С того времени Ермила затосковал — не ест, не пьет, говорит, что преступник. Кается перед народом, говорит, что судил по совести, теперь пускай его нудят, упал на колени перед Ненилой Власьевной. Кончилось тем, что сына Ненилы Власьевны вернули, Митрия забрали, на Ермилу положили штраф. Но Ермила после этого «год как шальной ходил», «как ни просила вотчина, от должности уволился», взял в аренду мельницу, установил на ней справедливый порядок — все шли строго по очереди. Рассказчик советует странникам сходить к Гирину. Другой крестьянин возражает, что «зря проходите», так как Врмил в остроге: поднялся бунт — по какой причине не ведо­мо — так что понадобились даже правительственные войска. Во избежание кровопролития решили обратиться к Брмиле Гирину, так как надеялись, что его народ послушает. Рассказ прерывается, так как при дороге завопил пьяный лакей (у которого подагра) — его секут за то, что попался в воровстве. По окончании наказания лакей вскакивает и опрометью бежит прочь — «болезнь ту благо­родную вдруг сняло как рукойЬ. Тот, кто рассказывал о бунте, собирается уходить, на вопросы странников о том, что было даль­ше, отвечает, что расскажет при следующей встрече.

Утром странники встречают коляску, в которой едет помещик.

Глава 5 Помещик

Помещик был «румяненький, осанистый, присадистый, шести­десяти лет; усы седые, длинные, ухватки молодецкие». Фамилия помещика — Оболт-Оболдуев. Он принимает мужиков за грабите­лей и даже выхватывает пистолет, но когда те рассказывают ему, в чем дело, помещик от души смеется, затем слезает с коляски, приказывает лакею подать подушку, рюмку хересу и начинает рас­сказывать про помещичье житье. Вначале заводит речь о древнос­ти своего рода: по отцу самый древний предок — татарин Оболт Оболдуев, который волками и лисицами тешил государыню, за что ему было пожаловано два рубля (о чем упоминается в летописи двухсотлетней давности), а на именины государыни его медведь «ободрал». Странники замечают, что «с медведями немало их ша­тается прохвостов и теперь». Помещик кричит «Молчать!» и про­должает рассказ. По линии матери самый древний предок — князь Щепин, который (как гласит летопись трехсотлетней давности) вместе с каким-то Васькой Гусевым «пытал поджечь Москву, казну пограбить думали, да их казнили смертию». Помещик вспо­минает старые благословенные времена, когда «не только люди русские, сама природа русская покорствовала нам», роскошные пиры, жирные индейки, сочные наливки, актеров собственных вспоминает и «прислуги целый полк». С нежностью говорит о псовой охоте, которой увлекались помещики былых времен. А более всего помещик тоскует по неограниченной власти:

Кого хочу — помилую,

Кого хочу — казнто,

Закон — мое желание!

Кулак — моя полиция!

Помещик рассказывает, каким он был добрым, как «в воскре­сенье светлое со всей своею вотчиной христосовался сам», утверж­дает, что на праздники в его дом для молитвы допускались крес­тьяне:

Страдало обоняние,

Сбивали поело с вотчины

Баб отмывать полы!

Да чистота духовная

Тем самым сберегалося

Духовное родство!

По словам помещика, крестьяне отовсюду несли им «подарки добровольные». Теперь все пришло в упадок — «сословье благо­родное как будто все попряталось, повымерло!». Помещичьи дома разбирают на кирпичи, сады, которые растили много лет, крестья­не рубят на дрова, воруют лес.

Поля — недоработаны,

Посевы — недосеяны,

Порядку пет следа!

Усадьбы переводятся,

Взамен их распложаются

Питейные дома!..

Поят народ распущенный,

Зовут на службы земские,

Сажают, учат грамоте, —

Нужна ему она!

На всей тебе, Русь-матушка,

Как клейма на преступнике,

 Как на коне тавро,

Два слова нацарапаны:

«Навынос и распивочно».

Чтоб их читать крестьянина

Мудреной русской грамоте

Не стоит обучать!

Помещик недоумевает, почему «писаки праздные» призывают его учиться, трудиться, говорит, что он «не крестьянин-лапот­ник», а «божиею милостью российский дворянин».

Россия — не неметчина,

Нам чувства деликатные,

Нам гордость внушена!

Сословья благородные

У нас труду не учатся.

У нас чиновник плохонький,

И тот полов не выметет,

Не станет печь топить...

Помещик сетует, что он живет в деревне сорок лет, но не может отличить ячменного колоса от ржаного, а его призывают трудить­ся.

...Чему учился я?

Что видел я вокруг?

Коптил я небо божие,

Носил ливрею царскую,

Сорил казну народную

И думал век так жить...

И вдруг... Владыко праведный!

Помещик зарыдал.

Крестьяне сочувствуют помещику, думают про себя:

Порвалась цепь великая,

Порвалась — расскочилася:

Одним концом по барину,

 Другим по мужику!..»

Часть 2 Последыш

Странники идут, видят сенокос. Давно не косили, захотелось поработать. Взяли у баб косы, начали косить. Внезапно с реки слышится музыка. Седой мужик по имени Влас объясняет, что это катается помещик в лодке. Подгоняет баб, говорит, что главное — не огорчить помещика. К берегу причаливают три лодки, в них старый седой помещик, приживалки, челядь, три барчонка, две красивые барыни, два усатых барина. Старый помещик обходит сенокос, придирается к одной скирде, что сено сырое, требует пере­сушить. Все перед ним заискивают и пытаются услужить. Когда помещик со своей свитой уходит завтракать, странники пристают с расспросами к Власу, который оказался бурмистром, интересу­ются, почему помещик распоряжается, хотя крепостное право от­менено, а значит, и сено, и луг, что косят, — не его. Влас расска­зывает, что помещик у них «особенный» — «весь век чудил, дурил, да вдруг гроза и грянула». Помещик не поверил. К нему приезжал сам губернатор, они долго спорили, а к вечеру барина хватил удар — отнялась левая половина тела, лежит без движе­ния. Приехали наследники — сыновья, «гвардейцы черноусые», с женами. Но старик выздоровел, а как услышал от сыновей об от­мене крепостного права, назвал их предателями, трусами и т. д. Сыновья, опасаясь, как бы он не лишил их наследства, решают во всем ему потакать. Одна из «барынь» сказала старику, что мужи­ков приказано помещикам снова вернуть. Старик обрадовался, велел служить молебен, звонить в колокола. Наследники уговари­вают крестьян ломать комедию. Но были и такие, которых и уго­варивать не пришлось. Один, Ипат, сказал: «Балуйтесь вы! А я князей У тятиных холоп — и весь тут сказ!» Ипат с умилением вспоминает, как князь запрягал его в телегу, как выкупал в про­руби — в одну прорубь купал, в другую вытаскивал и тут же давал водки, как посадил его на козлы играть на скрипке. Лошадь спотк­нулась, Ипат упал, сани переехали его, князь уехал. Но через не­которое время вернулся — Ипат до слез был благодарен князю, что не оставил его замерзать. Постепенно все соглашаются на обман — делать вид, будто крепостное право не отменено, только Влас отка­зывается быть бурмистром. Тогда бурмистром быть вызывается Клим Лавин:

Бывал в Москве и в Питере,

В Сибирь езжал с купечеством,

Жаль, не остался там!

Умен, а грош не держится,

Хитер, а попадается

Впросак! Бахвал мужик!

Каких-то слов особенных

Наслушался: Атечество,

Москва первопрестольная,

Душа великорусская.

«Я — русский мужичок!» —

Горланил диким голосом

И, кокнув в лоб посудою,

Пил залпом полуштоф!

У Клима совесть глиняна,

А бородища Минина

Посмотришь, так подумаешь,

Что не найти крестьянина

Степенней и трезвей.

Пошли старые порядки. Старый князь ходит по вотчине, распо­ряжается, крестьяне за его спиной смеются. Князь отдает глупые приказы: узнав, что у одной вдовы развалился дом и она пробива­ется подаянием, приказывает поправить дом и женить ее на сосед­ском Гавриле; впоследствии оказывается, что вдове под семьдесят, а «жениху» — шесть лет. Только мужик Агап Петров не хотел подчиняться старым порядкам, и когда его помещик застал за во­ровством леса, высказал Утятину все прямо, назвал его шутом гороховым и т. д. Утятина хватил второй удар. Но надежды наслед­ников и на этот раз не оправдались: старик очнулся и стал требо­вать наказания бунтовщика — публичной порки. Наследники на­чинают уговаривать Агапа, уговаривают всем миром, Клим сутки с ним пил, потом, уговорив, повел на барский двор. Старый князь не может ходить — сидит на крыльце. Агапа отвели на конюшню, поставили перед ним штоф вина, попросили погромче кричать. Тот кричал так, что даже Утятин сжалился. Пьяного Агапа отнесли домой. Но вскоре он умер: «Клим бессовестный сгубил его, анафе­ма, винищем!»

Утятин в это время сидит за столом — вокруг угодливая челядь, лакеи мух отгоняют, все во всем поддакивают. У крыльца стоят крестьяне. Все ломают комедию, внезапно один мужик не выдер­живает — смеется. Утятин вскакивает, требует наказания бунтов­щика. Но засмеявшийся мужик — «богатый питерщик», приехал на время, местные порядки на него не распространяются. Крестья­не уговаривают кого-нибудь из странников повиниться. Те отпира­ются. Спасает всех бурмистрова кума — бросается к ноги барину, говорит, что рассмеялся ее сын — мальчишка несмышленый. Утя­тин успокаивается. Пьет шампанское, балагурит, «красивых снох пощипывает», приказывает музыкантам играть, заставляет снох и сыновей плясать, осмеивает их. Одну из «барынь» принуждает петь, засыпает. Его уносят. Клим говорит, что ни за что бы не взялся за такое дело, если бы не знал, что «последыш» куражится по его воле. Влас возражает, что еще совсем недавно все это было всерьез, а «не в шутку и за денежки». Здесь приходит известие, что Утятин умер — новый удар хватил как раз после еды. Крестьяне с облегчением вздохнули. Но радость их была преждевременна:

Со смертию Последыша

Пропала ласка барская;

Опохмелиться не дали

Гвардейцы вахлакам!

А за луга поемные

Наследники с крестьянами

Тягаются доднесь.

Влас за крестьян ходатаем,

Живет в Москве... был в Питере...

А толку что-то нет!

Часть 3 Крестьянка

«Не все между мужчинами отыскивать счастливого, пощупаем-ка баб!»,— решают странники. Им советуют пойти в село Клин и спросить Корчагину Матрену Тимофеевну, которую все прозвали «губернаторша». Странники приходят в село:

Что ни изба — с подпоркою,

Как нищий с костылем;

А с крыш солома скормлена

Скоту. Стоят, как остовы,

Убогие дома.

В воротах странникам встречается лакей, который объясняет, что «помещик за границею, а управитель при смерти». Какие-то мужики ловят в реке мелкую рыбу, жалуются, что раньше рыбы было больше. Крестьяне и дворовые растаскивают кто что может:

Один дворовый мучился

У двери: ручки медные

Отвинчивал; другой

Нес изразцы какие-то...

Седой дворовый предлагает купить странникам заграничные книги, злится, что они отказываются:

На что вам книги умные?

Вам вывески питейные

Да слово «воспрещается»,

Что на столбах встречается,

Достаточно читать!

Странники слышат, как красивый бас поет песню на непонят­ном языке. Оказывается, «певец Ново-Архангельской, его из Малороссии сманили господа. Свезти его в Италию сулились, да уехали». Наконец странники встречают Матрену Тимофеевну.

Матрена Тимофеевна

Осанистая женщина,

Широкая и плотная.

Лет тридцати осьми.

Красива; волос с проседью,

Глаза большие, строгие,

Ресницы богатейшие,

Сурова и смугла.

Странники рассказывают, почему отправились в путь, Матрена Тимофеевна отвечает, что ей некогда рассказывать о своей жизни — надо жать рожь. Странники обещают помочь ей убрать рожь, Матрена Тимофеевна «стала нашим странникам всю душу открывать».

Глава 1

До замужества

Мне счастье в девках выпало:

У нас была хорошая,

Непьющая семья.

За батюшкой, за матушкой,

Как у Христа за пазухой,

Жила я...

Было много веселья, но и много работы. Наконец «выискался суженый»:

На горе — чужанин!

Филипп Корчагин — питерщик.

По мастерству печник.

Отец подгулял со сватами, пообещал выдать дочку. Матрена не хочет идти за Филиппа, тот уговаривает, говорит, что не станет обижать. В конце концов Матрена Тимофеевна соглашается.

Глава 2    Песни

Матрена Тимофеевна попадает в чужой дом — к свекрови и свекру. Повествование время от времени прерывается песнями о тяжелой доле девушки, вышедшей замуж «в чужую сторонку».

Семья была большущая,

Сварливая... попала я

С девичьей холи в ад!

В работу муж отправился,

Молчать, терпеть советовал...

Как велено, так сделано:

Ходила с гневом на сердце,

А лишнего не молвила

Словечка никому.

Зимой пришел Филнппушка,

Привез платочек шелковый

Да прокатил на саночках

В Екатеринин день,

И горя словно не было!..

Странники спрашивают: «Уж будто не колачивал?»_ Матрена Тимофеевна отвечает, что только один раз, когда приехала сестра мужа и он попросил дать ей башмаки, а Матрена Тимофеевна за­мешкалась. На Благовещены; Филипп опять уходит на заработки, а на Казанскую у Матрены родился сын, которого назвали Демушкой. Жизнь в доме родителей мужа стала еще трудней, но Матрена терпит:

Что ни велят — работаю,

Как ни бранят — молчу.

Из всей семейки мужниной

Один Савелий, дедушка,

Родитель свекра-батюшки,

Жалел меня...

Матрена Тимофеевна спрашивает странников, рассказывать ли про деда Савелия, те готовы слушать.

Глава 3

Савелий, богатырь святорусский

С большущей сиво» гривою,

Чай, двадцать лет нестриженной,

С большущей бородой,

Дед на медведя смахивал...

... ему уж стукнуло,

По сказкам, сто годов.

Дед жил в особой горнице,

Семейки недолюбливал,

В свой угол не пускал;

А та сердилась, лаялась.

Его «клейменым, каторжным»

Честил родной сынок.

Савелий не рассердится,

Уйдет в свою с ветел очку,

Читает святцы, крестится

Да вдруг и скажет весело:

«Клейменый, да не раб»...

Однажды Матрена спрашивает у Савелия, за что его зовут клей­меным и каторжным. Дед рассказывает ей свою жизнь. В годы его молодости крестьяне его деревни тоже были крепостные, «да толь­ко ни помещиков, ни немцев-управителей не знали мы тогда. Не правили мы барщины, оброков не платили мы, а так, когда рассу­дится, в три года раз пошлем». Места были глухие, и никто туда по чащобам да болотам не мог добраться. «Помещик наш Шалашников через тропы звериные с полком своим — военный был — к нам подступиться пробовал, да лыжи повернул!» Тогда Шалашников присылает приказ — явиться, но крестьяне не идут. Нагряну­ла полиция (была засуха) — «мы дань ей медом, рыбою», когда приехала в другой раз — «шкурами звериными», а на третий раз — ничего не дали. Обули старые лапти, дырявые армяки и пошли к Шалашникову, который стоял с полком в губернском городе. Пришли, сказали, что оброку нет. Шалашников велел их пороть. Шалашников порол крепко, пришлось «онучи распороть», достать деньги и поднести полшапки «лобанчиков» (полуимпери­алов). Шалашников сразу утих, даже выпил вместе с крестьянами. Те двинулись в обратный путь, два старика смеялись, что домой зашитые в подкладке несут сторублевые бумажки.

Отменно драл Щалашников,

А не ахти великие

Доходы получал.

Скоро приходит уведомление, что Шалашников убит под Вар­ной.

Наследник средство выдумал:

К нам немца подослал.

Через леса дремучие,

Через болота топкие

Пешком пришел шельмец!

И был сначала тихонький:

«Платите сколько можете».

— Не можем ничего!

«Я барина уведомлю».

— Уведомь!.. — Тем и кончилось.

Немец, Христиан Христианыч Фогель, тем временем вошел в доверие к крестьянам, говорит: «Если не можете платить, то рабо­тайте». Те интересуются, в чем работа. Тот отвечает, что желатель­но окопать канавками болото, вырубить, где намечено, деревья. Крестьяне сделали, как он просил, видят — получилась просека, дорога. Спохватились, да поздно.

И тут настала каторга

Корежскому крестьянину —

До нитки разорил!

А драл... как сам Шалашников!

Да тот был прост: накинется

Со всей воинской силою,

Подумаешь: убьет!

А деньги сунь — отвалится,

Ни дать ни взять раздувшийся

В собачьем ухе клещ.

У немца — хватка мертвая:

Пока не пустит по миру,

Не отойдя, сосет!

Такое житье продолжалось восемнадцать лет. Немец построил фабрику, велел рыть колодец. Его рыли девять человек, в том числе Савелий. Поработав до полудня, решили отдохнуть. Тут и появился немец, начал ругать крестьян за безделье. Крестьяне спихнули немца в яму, Савелий крикнул «Наддай!», и Фогеля жи­вьем закопали. Дальше была «каторга и плети предварительно; не выдрали — помазала, плохое там дранье! Потом... бежал я с катор­ги... Поймали! Не погладили и тут по голове».

А жизнь йыла нелегкая.

Лет двадцать строгой каторги.

Лет двадцать поселения.

Я денег прикопил,

По манифесту царскому

Попал опять на родину,

Пристроил эту горенку

И здесь давно живу.

Глава 4 Демушка

Матрена родила сына, но свекровь недовольна тем, что сноха из-за ребенка стала мало работать, настояла на том, чтобы Матрена оставила сына у дедушки. «Запугана, заругана, перечить не посме­ла я, оставила дитя». Пока сын у деда, Матрена жнет вместе со всеми рожь. Внезапно появляется дед, просит у нее прощения и говорит, что не доглядел за ребенком: «Заснул старик на солнышке, скормил свиньям Демидушку придурковатый дед!» Матрена в горе плачет, обвиняет деда. Но беда этим не кончилась:

Господь прогневался,

Наслал гостей непрошеных,

Неправедных судей!

В деревню приезжают становой, доктор, полиция, обвиняют Матрену в том, что она намеренно вместе с бывшим каторжником дедом Савелием убила ребенка. Лекарь делает вскрытие, несмотря на мольбы Матрены «без поругания честному погребению ребеноч­ка предать».. Матрена плачет, умоляет не делать этого, ее объявля­ют сумасшедшей. Дед Савелий говорит, что ее сумасшедствие со­стоит в том, что

... к начальству кликнули,

Пошла... а ни целковика,

Ни новины (домотканый холст),

пропащая, С собой и не взяла!

Демушку хоронят в закрытом гробу. Матрена в отчаянии, дед Савелий ее утешает, говорит, что ее сын теперь в раю. На воскли­цание Матрены, почему за них ни бог, ни царь не вступится, Саве­лий отвечает: «Высоко бог, далеко царь» — призывает ее терпеть.

Глава 5 Волчица

После смерти Демушки Матрена была «сама не своя», не могла работать. Свекор надумал «поучить» ее вожжами, Матрена покло­нилась ему в ноги и попросила: «Убей!» Свекор отступил. Матрена день и ночь находилась на могиле сына. К зиме приехал муж. Дед Савелий после смерти Демушки «шесть дней лежал безвыходно, потом ушел в леса. Так пел и плакал дедушка, что лес стонал! А осенью ушел на покаяние в Песочный монастырь». У Матрены каждый год рождается по ребенку. Но через три года опять пошли беды: у Матрены умерли родители. Она идет на могилку сына — поплакать, там встречает деда Савелия, который пришел из монас­тыря помолиться за «Дему бедного, за все страдное русское крес­тьянство».

Недолго прожил дедушка.

По осени у старого

Какая-то глубокая

На шее рана сделалась,

Он трудно умирал...

Перед смертью дед подтрунивал над домашними, говорил:

Мужчинам три дороженьки:

Кабак,острог да каторга,

А бабам на Руси

Три петли: шелку белого,

Вторая — шелку красного,

А третья — шелку черного,

Любую выбирай!

Минуло четыре года. Матрена со всем смирилась:

За всех, про всех работаю, —

 С свекрови, с свекра пьяного,

С золовушки бракованной

Снимаю сапоги...

Однажды в село приходит странница-богомолка, она говорит речи о спасении души, будит селян по праздникам к заутрени, а потом требует от матерей, чтобы они не кормили грудных младен­цев по постным дням. Младенцы кричат, матери слезами залива­ются — так ребенка жалко, но божеского наказания боятся. Мат­рена Тимофеевна не послушалась богомолки. «Да, видно, бог про­гневался», — замечает Матрена Тимофеевна. Когда ее сыну Федо­ту исполнилось восемь лет, его послали стеречь овец. Однажды приводят Федота и говорят, что он «скормил» овцу волку. Федот рассказывает, что он сидел на пригорке, как вдруг появилась ог­ромная отощавшая волчица. По набрякшим кровоточащим сосцам было видно, что у нее где-то в логове щенки. Она схватила овцу и побежала прочь. Федот стал ее преследовать. В конце концов на­гнал, вырвал овцу, но та уже была мертвая. Волчица посмотрела жалостно в глаза Федоту и завыла. Он сжалился и отдал ей мерт­вую овцу. Пытаясь спасти сына от порки, Матрена отталкивает старосту, бросается просить милости у помещика, который как раз возвращается с охоты. Помещик рассудил «подпаска малолетнего по младости, по глупости простить... а бабу дерзкую примерно наказать».

Глава 6 Трудный год

Матрена Тимофеевна говорит, что волчица, видимо, являлась неспроста: скоро пришла бесхлебица. Свекровь наговорила сосед­кам, что голод накликала Матрена, так как «рубаху чистую надела в Рождество».

За мужем, за заступником,

Я дешево отделалась;

А женщину одну

Никак за то же самое

Убили насмерть кольями.

С голодным не шути!

После бесхлебицы пришла рекрутчина. Старшего брата мужа уже забрали, так что семья была спокойна. Но все чиновники за­дарены — мужа Матрены берут в солдаты не по очереди. Жизнь становится еще тяжелее. Детей послала по миру. Свекор и све­кровь стали еще сварливее.

Хорошо не одевайся,

Добела не умывайся,

У соседок очи зорки,

Востры языки!

Ходи улицей потише,

Носи голову пониже,

Коли весело — не смейся,

Не поплачь с тоски!..

Глава 7 Губернаторша

Матрена Тимофеевна собирается в дорогу, идет к губернатору, с трудом добирается до города: в то время она была беременна очередным ребенком. Дает швейцару рубль, чтобы пропустил. Тот говорит, чтобы приходила через два часа. Матрена Тимофеевна приходит, швейцар берет с нее еще один рубль. Приезжает губер­наторша. Матрена Тимофеевна бросается к ной с просьбой о заступ­ничестве, с ней делается дурно. Когда приходит в себя, ей говорят, что она родила ребенка. Губернаторша, Елена Александровна, от­неслась к просительнице очень хорошо, за ее сыном ходила как за своим (у нее самой не было детей). В село послали нарочного, во всем разобрались, мужа вернули. Глава заканчивается хвалебной песней губернаторше.

Глава 8 Бабья притча

Что дальше? Домом правлю я,

Рощу детей... На радость ли?

А то, что вы затеяли

Не дело — между бабами 

Счастливую искать!..

Странники спрашивают, все ли им Матрена Тимофеевна рас­сказала. Та отвечает:

Чего же вам еще?

Не то ли вам рассказывать,

Что дважды погорели мы,

Что бог сибирской язвою

Нас трижды посетил?

Потуги лошадиные

Несли мы; погуляла я.

Как мерин в бороне!..

Затем вспоминает слова, которые ей сказала святая богомолица, ходившая на «высоты Афонские»:

Ключи от счастья женского,

От нашей вольной волюшки

Заброшены, потеряны

У бога самого!

Да вряд они и сыщутся...

Какою рыбой сглотнуты

Ключи те заповедные,

В каких морях та рыбина

Гуляет — бог забыл!

Пир на весь мир (из II части)

Вступление

В деревне идет пир. «Затейщик» пира был « орудовать по-питер­ски привыкший дело всякое, знакомец наш Клим Яковлич». По­слали за приходским дьячком Трифоном. Вместе с ним пришли его сыновья-семинаристы — Саввушка и Гриша. .. было старшему

Уж девятнадцать лет;

Теперь же протодьяконом

Смотрел, а у Григория

Лицо худое, бледное

И волос тонкий, вьющийся,

С оттенком красноты.

Простые парии, добрые,

Косили, жали, сеяли

И пили водку в праздники

С крестьянством наравне.

В день смерти старого князя крестьяне еще не знали, что нажи­вут тяжбу из-за поемных лугов, и стали спорить, как им быть с этими лугами. Затем «галденье непрерывное и песни начались».

1. Горькое время — горькие песни.

Веселая

— Кушай тюрю, Яша!

Молочка-то нет!

«Где ж коровка наша?»

—  Увели, мой свет!

Барин для приплоду

Взял ведомой.

Славно жить народу

На Руси святой!

«Где же наши куры?» —

Девчонки орут.

— Не орите, дуры!

Съел их земский суд;

Взял еще подводу

Да сулил постой...

Славно жить народу

На Руси святой!

Разломило спину,

А квашня не ждет!

Баба Катерину

Вспомнила — ревет:

В дворне больше году

Дочка... нет родной!

Славно жить народу

На Руси святой!

Чуть из ребятишек.

Глядь — и нет детей:

Царь возьмет мальчишек,

Барин — дочерей!

Одному уроду

Вековать с семьей.

Славно жить народу

На Руси святой!

Затем мужики поют песню «Барщинную»:

Беден, нечесан Калинушка,

Нечем ему щеголять,

Только расписана спинушка.

Да за рубахой не знать.

С лаптя до ворота

Шкура вся вспорота,

Пухнет с мякины живот.

Верченый, крученый,

Сеченый, мученый,

Еле Калина бредет.

В ноги кабатчику стукнется,

Горе потопит в вине,

Только в субботу аукнется

С барской конюшни жене...

Кончив песню, крестьяне вспоминают о старых порядках:

День — каторга, а ночь?

Что сраму-то! За девками

Гонцы скакали тройками

По нашим деревням,

В лицо позабывали мы

Друг дружку, в землю глядючи,

Мы потеряли речь.

В молчанку напивалися,

В молчанку целовалися,

В молчанку драка шла.

Один из мужиков скептически отзывается о «молчанке, гово­рит, что мужики горазды ругаться, вспоминает, как их барыня решила того, «кто скажет слово крепкое», нещадно драть. Прекратили ругаться, а как объявили волю, «душу отвели» — ругались так, что «пол Иван обиделся». Другой — «детина с черными боль­шими бакенбардами» — рассказывает про «Якова верного — холо­па примерного». Помещик Поливанов был жадный, скупой, пил горькую, «деревушку на взятки купил». Дочь выдал замуж, но, повздорив с зятем, приказал высечь его, потом прогнал вместе с дочерью, ничего не дав. Был у него верный слуга Яков.

Яков таким объявился из младости,

Только и было у Якова радости:

Барина холить, беречь, ублажать

Да племяша-малолетку качать.

Яков жил вместе с барином, был вернее пса. Племянник Якова, Гриша, вырос и попросил позволения барина жениться на девушке Арише. Но барин сам имеет виды на Аришу и поэтому отдает Гришу в солдаты, несмотря на мольбы Якова. Яков запивает, потом пропадает. Поливанову плохо без Якова: он к нему привык. Внезапно через две недели Яков возвращается. Поливанов собира­ется к сестре в гости, Яков везет его. Проезжая лесом, сворачивает в глухое место — Чертов овраг. Помещик пугается, начинает умо­лять Якова пощадить его, обещает всякие блага. Яков отвечает, что не станет марать руки убийством. Перекидывает вожжи через сук и сам вешается. Барин остается один. Кричит, зовет людей, но никто не отзывается. Барин проводит в овраге всю ночь, «стонами птиц и волков отгоняя». Утром его находит охотник, барин возвра­щается домой, причитая: «Грешен я, грешен! Казните меня!»

После этого рассказа мужики спорят, кто грешней — кабатчи­ки, помещики, мужики или разбойники. Клим Лавин затевает драку с купцом, из которой выходит победителем. Ионушка, «сми­ренный богомол», рассказывает о силе веры — историю про юро­дивого Фомушку, который звал людей спасаться в леса, а его арес­товал становой и повез в острог. Фомушка с телеги кричал: «Били вас палками, розгами, кнутьями, будете биты железными прутья­ми!» А утром пришла воинская команда — допросы, усмирение, «пророчество строптивого чуть в точку не сбылось». Иона упоми­нает о Ефросиньющке, божьей посланнице, которая появляется в холерные годы и «хоронит, лечит, возится с больными». Рассказы­вает о том, как турки монахов Афонских топили в море.

Иона Лялушкин был богомолом и странником. Крестьяне знали его и не только не гнушались им, но спорили, кто первый приютит его. Все выносили ему навстречу иконы, а Иона шел не с теми, у кого икона богаче, но за той, которая больше ему понравится, нередко за самой бедной. Иона рассказывает притчу о двух великих грешниках.

О двух великих грешниках

Эту древнюю быль ему рассказал в Соловках отец Питирим. Было двенадцать разбойников, а атамана их звали Кудеяр. Жили они в дремучем лесу, много крови пролили, много богатства награ­били. Из-под Киева Кудеяр вывез девицу-красу — «днем с полю­бовницей тешился, ночью набеги творил». Но внезапно «у разбой­ника лютого совесть господь пробудил ». Ему повсюду стали мере­щиться убитые им люди, Кудеяр «голову снос полюбовнице и есау­ла засек». Вернулся домой «старцем в одежде монашеской», день и ночь молит Господа отпустить грехи. Перед Кудеяром возникает угодник Господа и, указывая на огромный дуб, говорит: «Тем же ножом, что разбойничал, срежь его той же рукой... Только что рухнется дерево, цепи греха упадут». Кудеяр начинает выполнять божье предначертание. Через некоторое время мимо проезжает некий пан Глуховский, спрашивает, что Кудеяр делает.

Много жестокого, страшного

Старец о пане слыхал

И в поучение грешнику

Тайну свою рассказал.

Пан усмехнулся: «Спасения

Я уж не чаю давно₍

В мире я чту только женщину,

Золото, честь и вино.

Жить надо, старче, по-моему:

Сколько холопов гублю,

Мучу, пытаю и вешаю,

А поглядел бы, как сплю!»

Отшельник приходит в страшный гнев, набрасывается на Глуховского и вонзает ему в сердце нож. В тот же миг громадное дерево рухнуло, а с отшельника пал груз грехов.

3. Старое и новое

Приходит паром. Иона уплывает. Крестьяне снова заспорили о грехах. Игнат Прохоров рассказывает о грехе крестьянском.

Крестьянский грех

Одному адмиралу за военную службу, за битву с турками под Очаковым государыня пожаловала восемь тысяч душ крестьян. Умирая, он отдает Глебу-старосте ларец с наказом беречь его, так как в нем завещание, по которому все восемь тысяч душ получают вольную. После смерти адмирала в имение приезжает дальний родственник и заводит со старостой «речь окольную» — насулил ему «горы золота» — и завещание сожгли.

Все соглашаются с Игнатом, что это великий грех. Гриша Добросклонов произносит речь о свободе крестьян, говорит, что «Глеба нового не будет на Руси». Дьячок, отец, «рыдал над Гри­шею: «Создаст же бог головушку! Недаром порывается в Москву, в новорситет!» Влас желает Грише золота, серебра и умную, здоро­вую жену. Гриша отвечает:

Не надо мне ни серебра,

Ни золота, а дай господь,

Чтоб землякам моим

И каждому крестьянину

Жилось вольготно-весело

На всей святой Руси!

Подъезжает воз с сеном, на нем сидит солдат Овсянников. С ним племянница Устиньюшка. Солдат кормился райком (переносная панорама с показом предметов через увеличительное стекло), да инструмент сломался. Тогда солдат новые песни выдумал и стал играть на ложках. Солдат пост песню.

Солдатская

Тошен свет,

Правды нет,

Жизнь тошна,

Боль сильна.

Пули немецкие,

Пули турецкие,

Пули французские,

Палочки русские!..

Клим замечает, что у него во дворе есть колода, на которой он с молодости колет дрова, «так та не столь изранена», как солдат Овсянников. Но пенсиона полного солдату не дали, так как помощ­ник лекаря, посмотрев раны, сказал, что они второразрядные. Сол­дат опять обращается с прошением. «Вершками раны смерили и оценили каждую чуть-чуть не в медный грош». «Приравняем ли к побоищу базарному войну под Севастополем, где лил солдатик кровь?»

4. Доброе время — добрые песни

Савва с Гришею, качаясь, ведут домой родителя и поют:

Доля народа,

Счастье его.

Свет и свобода

Прежде всего!

Мы же немного

Просим убога:

Честное дело

Делать умело

Силы нам дай!

Жизнь трудовая —

Другу прямая

К сердцу дорога,

Прочь от порога,

Трус и лентяй!

То ли не рай?

Доля народа,

Счастье его,

Свет и свобода

Прежде всего!

Уложив спать отца, Саввушка взялся за книгу, а Гриша ушел в поля, в луга. Лицо у Гриши худое, так как в семинарии их недо­кармливал хапуга-эконом. У покойной матери. Домны, Гриша был любимым сыном. Гриша вспоминает мать, потом поет песню:

Средь мира дольнего

Для сердца вольного

Есть два пути.

Взвесь силу гордую,

Взвесь волю твердую, —

Каким идти?

Одна просторная

Дорога — торная,

Страстей раба,

По ней громадная,

К соблазну жадная

Идет толпа.

О жизни искренней,

О цели выспренней

Там мысль смешна.

Кипит там вечная

Бесчеловечная

Вражда-войыа.

За блага бренные...

Там души пленные

Полны греха.

На вид блестящая,

Там жизнь мертвящая

К добру глуха.

Другая — тесная

Дорога, честная,

По ней идут

Лишь души сильные,

Любвеобильные,

На бой, па труд.

За обойденного,

За угнетенного —

По их стопам

Иди к униженным,

Иди к обиженным —

Будь первый там.

Как ни темна вахлачина,

Как ни забита барщиной

И рабством — и она,

Благословясь, поставила

В Григорье Добросклонове

Такого посланца.

Ему судьба готовила

Путь славный, имя громкое

Народного заступника,

Чахотку и Сибирь.

Григорий поет еще одну песню, в которой видит светлое будущее своей страны; «Еще суждено тебе много страдать, но ты не погибнешь, я знаю».

Довольно, окончен с прошедшим расчет,

Окончен расчет с господином!

Сбирается с силами русский народ

И учится быть гражданином!

Григорий видит бурлака, который, окончив работу, идет, звеня медью в кармане, в кабак. Вид бурлака побуждает Гришу спеть еще одну песню.

Русь

Ты и убогая,

Ты и обильная,

Ты и могучая,

Ты и бессильная,

Матушка Русь!

В рабстве спасенное

Сердце свободное —

Золото, золото

Сердце народное!

Сила народная.

Сила могучая —

Совесть спокойная,

Правда живучая!

Сила с неправдою

Не уживаются,

Жертва неправдою

Не вызывается, —

Русь не шелохнется,

Русь — как убитая!

А загорелась в ней

Искра сокрытая, —

Встали — небужеиы,

Вышли — непрошены,

Жита по зернышку

Горы наношены!

Рать подымается —

Неисчислимая!

Сила в ней скажется

Несокрушимая!

Ты и убогая.

Ты я обильная.

Ты и забитая,

Ты и всесильная,

Матушка Русь!

Гриша доволен своей песней, —

Слышал он в груди своей силы необъятные, Услаждали слух его звуки благодатные, Звуки лучезарные гимна благородного, — Пел он воплощение счастия народного!